Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Не судьба, батюшка, судьба — индейка: заслуги привели к
тому. (В сторону.)Этакой свинье лезет всегда в рот
счастье!
И
та святая старица
Рассказывала мне:
«Ключи от
счастья женского,
От нашей вольной волюшки
Заброшены, потеряны
У Бога самого!
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем
счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в
том, во-первых,
счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней
того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его
счастье. Я полагаю его в
том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Софья. Дядюшка! Истинное мое
счастье то, что ты у меня есть. Я знаю цену…
Стародум. И надобно, чтоб разум его был не прямой разум, когда он полагает свое
счастье не в
том, в чем надобно.
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего
счастья и выгод в
том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Стародум(целуя сам ее руки). Она в твоей душе. Благодарю Бога, что в самой тебе нахожу твердое основание твоего
счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе может; однако для тебя есть
счастье всего этого больше. Это
то, чтоб чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе на свое
счастье грех пенять. Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко
счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты,
то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Стародум. О! Когда же вы так ее любите,
то должен я вас обрадовать. Я везу ее в Москву для
того, чтоб сделать ее
счастье. Мне представлен в женихи ее некто молодой человек больших достоинств. За него ее и выдам.
Главное препятствие для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продовольствия, как прямое следствие господствовавшего в
то время аскетизма; но, с другой стороны, история Глупова примерами совершенно положительными удостоверяет нас, что продовольствие совсем не столь необходимо для
счастия народов, как это кажется с первого взгляда.
Так, например, однажды он начал объяснять глуповцам права человека, но, к
счастью, кончил
тем, что объяснил права Бурбонов.
К
счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в
том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
К
счастью, покушение было усмотрено вовремя, и заговор разрешился
тем, что самих же заговорщиков лишили на время установленной дачи требухи.
На другой день поехали наперерез и, по
счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в
том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Когда мы мним, что
счастию нашему нет пределов, что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в
том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до
того понадеялись на свое
счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
В
ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к
счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
И вдруг из
того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом
счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна
тем новым сиянием
счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой
счастья и не понимая ни одного слова из
того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
Быть женой такого человека, как Кознышев, после своего положения у госпожи Шталь представлялось ей верхом
счастья. Кроме
того, она почти была уверена, что она влюблена в него. И сейчас это должно было решиться. Ей страшно было. Страшно было и
то, что он скажет, и
то, что он не скажет.
Но она была всё
та же, и вид ея всё так же, физически оживляя, возбуждая и наполняя
счастием его душу, подействовал на него.
В нем, очевидно, совершался
тот переворот, который должен был заставить его смотреть на смерть как на удовлетворение его желаний, как на
счастие.
На
счастье Левина, старая княгиня прекратила его страдания
тем, что сама встала и посоветовала Кити итти спать. Но и тут не обошлось без нового страдания для Левина. Прощаясь с хозяйкой, Васенька опять хотел поцеловать ее руку, но Кити, покраснев, с наивною грубостью, за которую ей потом выговаривала мать, сказала, отстраняя руку...
То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании
те минуты
счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
— Ну, ведь как хорошо нам вдвоем! Мне,
то есть, — сказал он, подходя к ней и сияя улыбкой
счастья.
— Я не могу не помнить
того, что есть моя жизнь. За минуту этого
счастья…
Однако
счастье его было так велико, что это признание не нарушило его, а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с
тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное
счастье.
Он скоро почувствовал, что осуществление его желания доставило ему только песчинку из
той горы
счастия, которой он ожидал.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже
ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее
счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
— Да, но зато, как часто
счастье браков по рассудку разлетается как пыль именно оттого, что появляется
та самая страсть, которую не признавали, — сказал Вронский.
Событие рождения сына (он был уверен, что будет сын), которое ему обещали, но в которое он всё-таки не мог верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным
счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание
того, что будет, и вследствие
того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
С таким выражением на лице она была еще красивее, чем прежде; но это выражение было новое; оно было вне
того сияющего
счастьем и раздающего
счастье круга выражений, которые были уловлены художником на портрете.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее
счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его
счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала
то, что она сделала.
— Женщина, которая не угадала сердцем, в чем лежит
счастье и честь ее сына, у
той нет сердца.
— Ужаснее всего
то, что ты — какая ты всегда, и теперь, когда ты такая святыня для меня, мы так счастливы, так особенно счастливы, и вдруг такая дрянь… Не дрянь, зачем я его браню? Мне до него дела нет. Но за что мое, твое
счастие?..
Левин продолжал находиться всё в
том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его
счастье составляют главную и единственную цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о чем не нужно, что всё делается и сделается для него другими.
— Со мной? Со мной
счастье! — сказал Левин, опуская окно кареты, в которой они ехали. — Ничего тебе? а
то душно. Со мной
счастье! Отчего ты не женился никогда?
«Нет, неправду не может она сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и
счастие. Княгиня улыбалась
тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке,
то, что происходит теперь в ее душе.
Только что она вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его
счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя,
то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему.
Занятия его и хозяйством и книгой, в которой должны были быть изложены основания нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны в сравнении с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь в сравнении с
тою облитою ярким светом
счастья предстоящею жизнью.
Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и молю Бога только о
том, чтоб он не отнял у меня
счастье прощения!
Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё
счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в
том, чтобы видеть и слышать ее.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению и
счастью. Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть
тьма охотников, я не из их числа.
Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь к себе
того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой
счастия легла на подушку.
Это была сухая, желтая, с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу
счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече с ним состояло в
том, чтобы шутить над ним.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о
том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше
счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь
ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Он долго не мог понять
того, что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от
счастия. Он никак не мог подставить
те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих
счастием глазах ее он понял всё, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
Те же были воспоминания
счастья, навсегда потерянного,
то же представление бессмысленности всего предстоящего в жизни,
то же сознание своего унижения.